Zemstroyplan.com

Недавно на должность начальника Управления архитектуры и проектных работ Госстроя России назначена кандидат архитектуры Элеонора Шевченко. В Москву ей пришлось переехать из Санкт-Петербурга, где она работала в Ленгражданпроекте и ЗАО Петербургский НИПИ град (бывший НИИПгенплана).

— Элеонора Арсеновна, с какими мыслями Вы приступили к новой должности?

— Прежде всего с огромным желанием возвратить архитектуре великий смысл понятия «зодчество». Поверьте, это не громкая фраза. Время насилия над нашей творческой профессией, как со стороны власти, так и со стороны архитекторов-чиновников, превратило архитектуру в некий определенный предмет потребления, ремесло, а архитекторов в этаких холуев — «чего изволите» (да простят меня мои коллеги). Но надо быть честным хотя бы перед собой и помнить о периоде борьбы с излишествами в архитектуре, о концепциях ограничения роста городов, об идее сближения города с деревней и концепции неперспективных деревень, и спросить себя: на чьей это совести?

Думаю, этические дилеммы есть один из элементов нашей профессии, но от того, как ты с ним справишься, и зависит, кем ты останешься в истории — зодчим или «чего изволите». Мне очень больно за мою поруганную профессию, за тех моих коллег, для которых архитектура — это судьба, образ жизни, за тех, которые никогда не изменяли профессии, как бы тяжело им не было. Беда еще заключается в том, что общество, не без помощи самих архитекторов, как-то отвыкло воспринимать архитектора, прежде всего как творческую личность. Моих современников, занимающихся этим видом деятельности, называют, как правило, проектировщиками. Нет, не подумайте, что меня оскорбляет это, нет-нет. Просто, такое упрощение или, вернее, сужение сферы деятельности до узкого круга задач наводит на один вопрос: «Случайно ли это?». Ведь если «Архитектура» — это философия, образ мышления, стиль и образ жизни, то «Проектирование» — это творческий процесс выполнения конкретной документации и не все, занятые в нем (процессе), могут быть причислены к клану архитекторов. Люди забыли, что архитектору принадлежит одна из ведущих ролей в сохранении и создании Среды, в которой живет, будет жить и наше, и последующие поколения. Скажите, у нас есть профессиональный праздник, посвященный архитекторам? «День строителя» — это праздник именно строителей: каменщиков, монтажников, крановщиков, сварщиков…, в общем, всех, кто реализует идеи архитекторов и только. Реализует, но не создает, не рождает идею, не создает проект. Это не они, строители, не спят по ночам, делая наброски возникшего решения, это не они счастливы от посетившего их озарения, удачно найденного решения. Мне кажется, что это очень сложная тема, заслуживающая того, чтобы стать предметом постоянного публичного обсуждения «Архитектура-архитектор — общество — власть ».

— Доставшаяся нам историческая, экологическая, чисто архитектурная Среда, согласитесь, очень разная. И полуразрушенная, и обезличенная, и безобразная, изуродованная деятельностью человека, особенно в промышленных районах.

— Вы заставили меня вспомнить один эпизод из моей жизни. Это было в начале 80-х годов в Туркмении. Я возглавляла группу специалистов, обследовавших малые города этой самой южной республики СССР. Как сейчас помню — едем на автобусе по дороге из Небит-Дага в Челекен. Вокруг самая интересная пустыня мира — Кара-Кум, с ее удивительными барханами и такырами. Только попав сюда, понимаешь слова Саади: «Все земли пред тобой убоги, о пустыня!». Но мой восторг быстро сменился ужасом и стыдом перед ней, великой и поруганной пустыней. Кругом мазутные озера и реки, и, как издевательство, на бетонных плитах, установленных вертикально, приведены чьи-то высказывания: «Безжизненность пустыни будет покорена». Но это еще не все. Неожиданно, на фоне этого необъятного простора — огромный столб черного дыма. Спрашиваем: там что, пожар? Нет, отвечают, это завод. Ехали мы по направлению к этому дымящему столбу еще минут тридцать, и чем ближе, тем больше пейзаж напоминал кадры из фильма «Сталкер» -торчали из-под земли уродливые конструкции, среди них — низкие строения, и отовсюду, как будто горела сама земля, шел черный дым. Оказалось, что под боком у Челекена выстроен сажевый завод. С порога гостиницы меня не покидало ощущение, что мы приехали в кашляющий город. Ощущение жуткое: как будто все люди больны. С тех пор для меня острейшая проблема — градостроительная политика, создание Среды жизни и деятельности человека. До сегодняшнего дня архитекторы не покаялись, что тоже повинны в тех социальных перекосах, которые достались нам от советского и партийного руководства страной. Создавали такие города, как Череповец. Продолжали строить в таких крошечных городах, как Дружная Горка или Лебяжье, девятиэтажные дома, доказывая при этом обоснованность применения этого типа застройки. Эти, с позволения сказать, профессионалы доказывали необходимость селения малых деревень и формирования центральных усадеб — тип населенного пункта совершенно ущербный: ни город, ни село. Именно эти «профессионалы» способствовали разрушению сельского образа жизни, специфического только для России. И в том, что мы сейчас вынуждены решать проблему этих образований, виноваты трусость и низкий профессионализм чиновников, не позволивших архитекторам доказать неправомерность предлагаемых тогдашними властями решений. Я думаю, что участники этого процесса понимали, что предают дело архитектуры. Но вот покаяться в этом как-то до сих пор никто из них не решился. Вот почему я убеждена, что от архитектора, помимо таланта, непременно требуется еще и человеческая смелость и гражданская позиция, тогда он, возможно, будет назван зодчим.

— Но, с другой стороны, ГУЛАГ подмял под себя столько славных имен, столько жизней…

— Да, я об этом думаю постоянно. Сейчас мы с моей коллегой, Еленой Владимировной Плесневич, пишем статью для петербургского журнала «Зодчий. XXI век» о людях нашего цеха, оставшихся на гулаговском пепелище. У нас очень мало известно о репрессированных архитекторах, об архитекторах блокадного Ленинграда, о несломленных служителях своей единственной музы — архитектуры. А ведь расстрелянных, уничтоженных зодчих были не единицы. С тех времен, к сожалению, в архитектуре осталось еще немало необоснованных регламентации и запретов. Избавиться от них, наладить нормальные взаимоотношения властных структур и всех, кто занят архитектурой, градостроительством, строительной деятельностью, — это, мне кажется, должно стать одним из важнейших направлений в нашей работе. Вектор этого направления — особая роль архитектора, зодчего, как одна из ведущих ролей в обществе. Он — носитель социальной идеи, он всегда живет будущим и его профессиональная деятельность требует умения, решимости, может быть, смелее, дерзновенней, чем людям других профессий, отделять кратковременные политические, экономические требования от условий, в которых наш человек будет жить завтра. Зодчему ведь всегда приходится сталкиваться с неготовностью социума к восприятию новых идей, с тем, что кого-то поначалу будет шокировать непривычная эстетика.

— Но архитектор — профессия отнюдь не публичная и мало популярная. О премьере любого фильма мы знаем больше, нежели «премьере» новой воплощенной архитектурной идее, многие не видят дальше «красивого фасада». Как повернуть общество к поддержке новых архитектурных идей?

— Создание Среды — это, на мой взгляд, сегодня — главное. Это трудно, потому что мы обречены действовать в исторической и сложившейся социальной Среде, в хорошем смысле этих понятий. Если вздумается, все, что построено в России до 1917 года, имеет право называться исторической средой. И неважно, имеют ли титул, статус исторического города многие малоизвестные поселения Сибири, Урала, Севера, Дальнего Востока. Опоэтизированы лишь немногие шедевры. А по сути все старые поселения представляют историческую среду, которую мы обязаны ценить. Но вот тут возникает пресловутая проблема охранного зонирования, с каждым годом она обостряется и, вероятно, потому, что сама система охраны строится по принципу запрещения. Действуют регламенты, по большей части, принятые в 1976 или 1986 году, которые практически исключают какую-либо деятельность в охраняемых зонах. И что в результате? Города с вымирающими центрами. По сути дела, различными ограничениями мы создаем кладбища исторической застройки.

Недавно группе архитекторов-ландшафтников пришлось столкнуться с резким неприятием их проекта реконструкции центральной площади города Дмитрова. На мой взгляд, проект чрезвычайно интересен и не предполагает никаких вмешательств в историческую зону. Более того, он предлагает городу справиться с тяжелой транспортной ситуацией — вывести из центра напряженный транзитный поток. Пока неизвестно, чем закончится эта история, но я очень надеюсь, что проект будет одобрен. Иначе что нам остается? Поддерживать разрушающуюся среду вместо того, чтобы говорить о ее нормальной жизнедеятельности? Повесить охранную табличку и тем самым наложить запрет на эксплуатацию объекта, дать ему тихо угаснуть? Жить в городах с обезлюдевшими и тихо умирающими центрами? Достаточно попасть в Ростов Великий, чтобы ощутить, что такое стагнация города, и с болью понять всю пагубность нашей градостроительной политики прошедших десятилетий.

Я вижу охранную зону как живую, работающую на социум среду. И, кстати, на этот счет достойнейшим примером стал Петербург. Там ведь, куда голову ни поверни, всюду памятники. Если следовать действующим запретам, город потерпел бы куда больше необратимых потерь, нежели сейчас. Но городу повезло. Комитет по охране памятников возглавил умный и небезразличный к судьбе города человек. Я говорю о Никите Игоревиче Явейне, кстати, сыне известного архитектора Игоря Явейна. Именно Никита Игоревич поддержал идею доктора наук, академика Татьяны Андреевны Славиной, которая ратовала за введение такого понятия как «предмет охраны». То есть не вообще охраняемая зона, территория, а конкретно, предметно охраняемые красная линия, квартал, объект. Предметом охраны может оказаться фасад здания или его уникальные лестницы, интерьеры, габариты. Определив предмет охраны, мы даем право застройщику осуществить необходимую для него (и полезную городу и горожанам) деятельность. Мы открываем определенную территорию для инвестиций и при этом ставим перед инвестором конкретное условие: здесь вам разрешено все, кроме, скажем, переделки фасада. При этом фасад должен быть не просто сохранен, а воссоздан с восстановлением утрат. То же может касаться мраморной облицовки или ажурных решеток. Эта идея понятия «предмет охраны» оказалась настоящей находкой, подарком для города, помогла постепенно оживить его центр.

— Как распространить этот опыт по России?

— Думаю, необходима скорейшая разработка статуса и паспорта исторического объекта, исторического населенного пункта. В этом случае органы архитектуры должны стать проводником нового отношения к сохранению и развитию среды жизнедеятельности, они должны понять, что сегодня наша задача заключается в осуществлении градорегулирования. Город — это живой организм, развивающийся по своим законам. Однако во многих регионах России органы архитектуры практически сведены на нет, число сотрудников доведено до мизерного количества. К этому следует добавить и проблемы с функциями, осуществляемыми этими органами, компетенцией самих сотрудников. А есть более печальная тема — главный архитектор, превращенный в марионетку главы администрации. К сожалению, сильно запоздал и закон об охране памятников, куда введены многие новейшие понятия, связанные с собственником недвижимости, правом на ее использование.

Недавно два ведомства — Госстрой России и Министерство культуры РФ — подписали Соглашение о взаимодействии в области охраны и использования исторического наследия. Этот документ — не формальная бумага. Принят он в торжественной обстановке в Бетховенском зале Большого театра. Документ предполагает широкую программу взаимодействия. Она уже реализуется в столице на реконструкции Большого театра, на очереди — Мариинский театр в Петербурге, где проблем, связанных с эксплуатацией здания, не меньше, чем в Большом театре. Полагаю, что Соглашение станет неким серьезным сводом правил для любого объекта и в любом городе, откроет дорогу новым взаимоотношениям между органами охраны памятников и исполнительной властью. По поводу действия норм этого Соглашения я готова со всеми встречаться, говорить, лишь бы поскорее снять часто надуманные конфликты.

Сейчас мы готовим аналогичное Соглашение, уже трехстороннее, между Госстроем России, Союзом архитекторов России и Российской Академией архитектуры и строительных наук. Такие документы ликвидируют правовые лакуны в нашем общем деле.

— Вы так горячо взялись за работу с этими документами сразу же по вступлении на новую должность. Почему?

Как действующий архитектор я не раз попадала в ситуацию, когда делаешь, к примеру, генеральный план и кожей чувствуешь, что он ни согласован, ни утвержден не будет никогда. Наверное, хватит пальцев одной руки, чтобы назвать населенные пункты, которые имеют согласованный и утвержденный генеральный план использования исторической зоны. По большей части здесь возникает конфликтная ситуация: если согласен комитет по охране памятников, ему обязательно скажет «нет» городская администрация, или наоборот. Хочу надеяться, что принятое Соглашение изменит ситуацию в регионах и станет положительным фактором, ориентиром для договоренности.

Готовим мы и еще один важнейший документ — Положение, меняющее ныне существующие взаимоотношения архитекторов с органами исполнительной власти, резко сокращающее мучительные процедуры согласовании. Так, шаг за шагом, думаю, мы пойдем по пути, возвращающему понятию «зодчий» его высокую социальную роль.

Автор: Элеонора Шевченко
[Журнал «Вести Союза архитекторов России», N1 (8), апрель 2001 г.]